Декабрь — время ожидания Рождества и Нового года, время подготовки к праздникам, а значит, среди прочего, и время новогодней елки. Я предлагаю отдать дань любви рождественскому деревцу, прочитав стихотворение Эдварда Эстлина Каммингса (E.E. Cummings) «[little tree]». Оно удивительным образом перекликается с главной песенкой о елочке, которую дети в России поют уже более ста лет. Но сначала давайте познакомимся с поэтом.
Э. Э. Каммингс (1894−1962) — американский поэт-модернист XX века. Какой он? Яркий, нестандартный, сразу же узнаваемый, непонятный, незабываемый. И у критиков, и у читателей он вызывает противоречивые чувства и мнения. Он — из тех художников, которые либо сильно раздражают (jar on the reader, по выражению одного критика), либо обращают в свою веру раз и навсегда. Одни считают его поэтом-новатором, другие — шарлатаном, имитирующим оригинальность. Одним (среди них такие титаны литературной критики, как Х. Вендлер и Х. Блум) он кажется незрелым в своих экспериментах с синтаксисом, словообразованием и презентацией стихотворений на странице и порой излишне сентиментальным и пустым, другим (и таковыми, к примеру, были студентки-фанатки, приходившие на его чтения) — практически рок-звездой, настолько энергетически заряжена его поэзия, а третьим — гением, снимающим пленку затасканности и банальности с простых повседневных слов, возвращающим словам и главным темам — любви, смерти, весны — свежесть и странность, да и вообще возвращающим миру новизну и очарование. Проверьте себя на принадлежность к одному из этих лагерей. Вот одно из его известнейших стихотворений:
2 little whos
(he and she)
under are this
wonderful tree
smiling stand
(all realms of where
and when beyond)
now and here
(far from a grown
-up i&you-
ful world of known)
who and who
(2 little ams
and over them this
aflame with dreams
incredible is)
В нем, как на ладони, видны почти все приемы Каммингса, раздражающие или же восхищающие читателя. Сразу бросается в глаза отсутствие заглавных букв, но этим читателя уже не удивить, ведь поэзия XX века давно уже отучила нас от привычки видеть прописную букву в начале каждой поэтической строки. Более того, кажется, что Каммингс вполне следует нормам современного этикета переписки в мессенджерах, где нет не только заглавных букв, но и знаков препинания. Изобилие скобок (этот стилистический прием называется «парентеза»), в свою очередь, может перекликаться у современного читателя со смайликами, но лишь визуально. А вот другая черта необычна и для современного владельца смартфона — это использование вопросительных слов или союзов (who, where, when) и связок (am, is) в качестве существительных: 2 little whos, 2 little ams. Еще одна особенность поэтики Каммингса — пренебрежение правилами синтаксиса: under are this / wonderful tree.
Каммингс родился в Кембридже, штат Массачусетс, в семье гарвардского профессора социологии, который позднее стал влиятельным священником унитарной церкви в Бостоне (обязательно почитайте пронзительное стихотворение Каммингса на гибель его отца — «My father moved through dooms of love»). Будущий поэт рос в элитарной среде старых семейств Новой Англии: к примеру, в дом Каммингсов захаживал великий американский психолог и философ Уильям Джеймс. Ни одна биография Каммингса не пропускает того факта, что в возрасте от 6 до 22 лет он писал по одному стихотворению в день. Не приходится удивляться, что поэтический корпус Каммингса составляет около 2900 стихотворений. Поэт учил греческий и латынь в гимназии, затем закончил бакалавриат и магистратуру на классическом отделении Гарвардского университета. В модернизм Каммингса обратили друзья по гарвардскому поэтическому кружку и по редколлегии «Harvard Monthly». Познакомившись с творчеством Паунда, Джойса и Элиота, Шенберга и Дюшана, Каммингс был очарован и вдохновлен. Он начал свои эксперименты с типографикой, в частности низвел заглавное I до прописного. Каммингс всю жизнь был поэтом и художником. Он называл живопись своей twin obsession, хотя в отличие от его поэзии его живописные работы вполне доступны пониманию каждого. Только вот Каммингс отрицал «каждого»:
Tell me, doesn’t your painting interfere with your writing?
Quite the contrary: they love each other dearly.
They’re very different.
Very: one is painting and one is writing.
But your poems are rather hard to understand, whereas your paintings are so easy.
Easy?
Of course — you paint flowers and girls and sunsets; things that everybody understands.
I never met him.
Who?
Everybody.
Did you ever hear of nonrepresentational painting?
I am.
Pardon me?
I am a painter, and painting is nonrepresentational.
Not all painting.
No: housepainting is representational.
And what does a housepainter represent?
Ten dollars an hour.
Когда США в 1917 году вступили в Первую мировую войну, Каммингс отправился добровольцем во Францию в качестве водителя санитарного автомобиля. В письмах домой Каммингс и его приятель, Уильям Слейтер Браун (тоже американец и тоже пацифист), позволяли себе откровенные и резкие высказывания в адрес французских военных инициатив, что привлекло внимание военной цензуры, и они были помещены французами в лагерь для интернированных как «представляющие угрозу для национальной безопасности». Каммингс провел в лагере три месяца и потом описал свой опыт плена в книге «Enormous Room» (1922), которая стала одним из главных прозаических произведений о Первой мировой. Во время своего французского приключения Каммингс побывал в Париже, культурном центре модернизма того времени, и попал с корабля на бал своих культурных героев, творцов нового искусства. Вернее, он попал на балет. Каммингс посмотрел балет Эрика Сати «Parade» с либретто Жана Кокто, костюмами и декорациями Пабло Пикассо. А Гийом Аполлинер написал специально для спектакля манифест «Новый дух», где впервые употребил слово «сюрреализм». Аполлинер еще до экспериментов Каммингса с типографикой опубликовал свои графические стихи «Каллиграммы». А в отечественной традиции нам известны поэтико-визуальные опыты футуристов.
В 1923 году Каммингc составил и отнес издателю свой первый поэтический сборник «Tulips & Chimneys». Однако издатель оставил лишь 66 из 152 стихотворений и настоял на том, чтобы убрать из названия символ &. В итоге вышел сборник «Tulips and Chimneys», в который не вошло и стихотворение «[little tree]». Однако Каммингс опубликовал изгнанников позднее в сборнике под названием «&».
Нельзя не упомянуть, что в 1931 году Каммингс посетил Советский Союз. Поездка, длившаяся пять недель, повергла поэта в полное разочарование советским строем, который тогда идеализировали многие левые интеллектуалы Америки и Европы. По следам поездки Каммингс написал травелог «EIMI» (1933). Это толстая книжка экспериментальной и трудно читаемой прозы со всеми фирменными чертами поэтической стилистики Каммингса, которые дополняют транслитерированные фразы на русском, а также французские и немецкие фразы. Поэт сравнивает себя с Данте, путешествующим по Аду, своего старого гарвардского приятеля, показывающего ему Москву, называет Виргилием и использует такие слова, как unworld, nonman, unfemale, для описания мира, в который он попал. Здесь нет и намека на последовательный нарратив — вместо него мы встречаемся с коллажем: с фрагментами разговоров, впечатлений, умозаключений. Нынешняя Россия ждет своего Каммингса, а мы тем временем отвернем наши взоры от тьмы и обратим их к свету — к нашему стихотворению «[little tree]».
Это несомненный оммаж Уильяму Блейку и его «Songs of Innocence and Experience»: Каммингс поместил его в раздел «Chansons Innocentes» (невинные песни) в первоначальной версии «Tulips & Chimneys». Оно действительно очень простое и лексически, и содержательно и наивное по тону. Из визуально-стилистических приемов Каммингса только один резко бросается в глаза — двойной пробел в двух местах и оба раза после глаголов зрительного восприятия look и see. И в обоих случаях эти пробелы как раз и задерживают наш взгляд, легко скользящий по строкам, задерживают на самом перформативном акте высказывания, обращенном к деревцу: посмотри. Мы знаем, что Блейк помещал в форму детской песенки с ее наивным тоном глубокие мистические откровения. Каммингс этого не делает. Что же делает это стихотворение?
Сразу видно, что это стихотворение — разговор, беседа ребенка с рождественской елочкой, утешающая беседа. И эта беседа — прямое обращение к деревцу. При интонационном сходстве с русской детской песенкой «В лесу родилась елочка» и при общем настроении нежности по отношению к деревцу можно заметить, что в русской песенке рассказ о елочке ведется от третьего лица. Известно, что современная детская песенка родилась в 1905 году из стихотворения детской писательницы Раисы Адамовны Кудашевой. Журнал «Малютка» с этим стихотворением купил в тот год биолог Леонид Карлович Бекман и для своей дочки положил его фрагмент на музыку, а потом песенка разошлась и стала народной. В оригинальном тексте перед известным нам песенным фрагментом есть экспозиция: детский праздник, красавица-ель в убранстве, и «Поиграть позабавиться / Собрались дети тут / И теб, ель-красавица, / Свою песню поют». И тем не менее дети не обращаются к елочке в первом лице, а поют свою песню в третьем, словно рассказывая себе, как это елочка здесь очутилась: «и вот она нарядная на праздник к нам пришла». У Каммингса ребенок ведет разговор с молчаливой елочкой. Это похоже на то, как если бы после того, как мужичок срубил елочку, и до того, как поющие сообщают о ненапрасности жертвы елочки («и много-много радости детишкам принесла»), ребенок (а не некий поющий детский коллектив) вступил бы в непосредственный живой контакт с елочкой и с теми чувствами, которые вызвала в нем ее история. Вот жила она себе не тужила в своем доме в лесу под заботой метели и мороза, и вдруг ее взяли и срубили под самый корешок. Этот выпавший момент эмоциональной переработки истории мы находим у Каммингса, который, конечно, понятия не имел о русской детской песенке.
Вообще говоря, срубленное деревце — это загубленное деревце, это мертвое деревце, которое вырвали из уюта его зимнего существования («метель ей пела песенку», «мороз снежком укутывал»). Ребенок Каммингса видит эту хрупкость существования: you are more like a flower, а молчание елочки и односторонность разговора наводят на мысль о попытках оживить уже неживое. Иными словами, если вчитываться в стихотворение, то сквозь наивный тон может проступить жуткое (конечно, такое чтение только для взрослых). Нужно еще иметь в виду, что в сборнике Каммингса за этим стихотворением идет другое, в котором ребенок разговаривает с умершим котенком, не понимая, что тот мертв, не будучи в состоянии вместить в себя смерть. В стихотворении о елочке ребенок предлагает заменить ей мать — обнять и поцеловать ее, утешить и успокоить. А вот дальше идет очень любопытный фрагмент, где ребенок — снова через остановку двойного пробела — приглашает елочку полюбоваться мишурой и игрушками, ждавшими целый год в темноте возможности заблистать, предлагает убрать ими елочку всю целиком, так чтобы there won’t be a single place dark or unhappy на ее теле. А потом ребенок говорит елочке, что он выставит ее — нарядную теперь красавицу (не хрупкий цветочек) — на всеобщее обозрение в окне и она будет гордится собой под всеобщими взглядами. Здесь ребенок Каммингса сходится с ребенком русской песенки. Елочка становится объектом и средством для его радости, для радости прохожих, объектом чужого взгляда. Она утрачивает обретенную ей было субъектность и должна найти свое утешение в этом объектном «служении» — в насыщении других визуальным, в первую очередь, наслаждением. И тогда новый смысл обретают два двойных пробела перед see and look. Я не предлагаю читать это стихотворение с детьми таким образом. Однако можно было бы сочинить этому стихотворению альтернативную концовку или просто поговорить о елочке, как о живом существе. Сам же Каммингс очень любил это свое раннее стихотворение, считал его светлым и продолжал отправлять его родным на Рождество годы спустя.
[LITTLE TREE]
little tree
little silent Christmas tree
you are so little
you are more like a flower
who found you in the green forest
and were you very sorry to come away?
see i will comfort you
because you smell so sweetly
i will kiss your cool bark
and hug you safe and tight
just as your mother would,
only don’t be afraid
look the spangles
that sleep all the year in a dark box
dreaming of being taken out and allowed to shine,
the balls the chains red and gold the fluffy threads,
put up your little arms
and i’ll give them all to you to hold
every finger shall have its ring
and there won’t be a single place dark or unhappy
then when you’re quite dressed
you’ll stand in the window for everyone to see
and how they’ll stare!
oh but you’ll be very proud
and my little sister and i will take hands
and looking up at our beautiful tree
we’ll dance and sing
«Noel Noel»
Э. Э. Каммингс (1894−1962) — американский поэт-модернист XX века. Какой он? Яркий, нестандартный, сразу же узнаваемый, непонятный, незабываемый. И у критиков, и у читателей он вызывает противоречивые чувства и мнения. Он — из тех художников, которые либо сильно раздражают (jar on the reader, по выражению одного критика), либо обращают в свою веру раз и навсегда. Одни считают его поэтом-новатором, другие — шарлатаном, имитирующим оригинальность. Одним (среди них такие титаны литературной критики, как Х. Вендлер и Х. Блум) он кажется незрелым в своих экспериментах с синтаксисом, словообразованием и презентацией стихотворений на странице и порой излишне сентиментальным и пустым, другим (и таковыми, к примеру, были студентки-фанатки, приходившие на его чтения) — практически рок-звездой, настолько энергетически заряжена его поэзия, а третьим — гением, снимающим пленку затасканности и банальности с простых повседневных слов, возвращающим словам и главным темам — любви, смерти, весны — свежесть и странность, да и вообще возвращающим миру новизну и очарование. Проверьте себя на принадлежность к одному из этих лагерей. Вот одно из его известнейших стихотворений:
2 little whos
(he and she)
under are this
wonderful tree
smiling stand
(all realms of where
and when beyond)
now and here
(far from a grown
-up i&you-
ful world of known)
who and who
(2 little ams
and over them this
aflame with dreams
incredible is)
В нем, как на ладони, видны почти все приемы Каммингса, раздражающие или же восхищающие читателя. Сразу бросается в глаза отсутствие заглавных букв, но этим читателя уже не удивить, ведь поэзия XX века давно уже отучила нас от привычки видеть прописную букву в начале каждой поэтической строки. Более того, кажется, что Каммингс вполне следует нормам современного этикета переписки в мессенджерах, где нет не только заглавных букв, но и знаков препинания. Изобилие скобок (этот стилистический прием называется «парентеза»), в свою очередь, может перекликаться у современного читателя со смайликами, но лишь визуально. А вот другая черта необычна и для современного владельца смартфона — это использование вопросительных слов или союзов (who, where, when) и связок (am, is) в качестве существительных: 2 little whos, 2 little ams. Еще одна особенность поэтики Каммингса — пренебрежение правилами синтаксиса: under are this / wonderful tree.
Каммингс родился в Кембридже, штат Массачусетс, в семье гарвардского профессора социологии, который позднее стал влиятельным священником унитарной церкви в Бостоне (обязательно почитайте пронзительное стихотворение Каммингса на гибель его отца — «My father moved through dooms of love»). Будущий поэт рос в элитарной среде старых семейств Новой Англии: к примеру, в дом Каммингсов захаживал великий американский психолог и философ Уильям Джеймс. Ни одна биография Каммингса не пропускает того факта, что в возрасте от 6 до 22 лет он писал по одному стихотворению в день. Не приходится удивляться, что поэтический корпус Каммингса составляет около 2900 стихотворений. Поэт учил греческий и латынь в гимназии, затем закончил бакалавриат и магистратуру на классическом отделении Гарвардского университета. В модернизм Каммингса обратили друзья по гарвардскому поэтическому кружку и по редколлегии «Harvard Monthly». Познакомившись с творчеством Паунда, Джойса и Элиота, Шенберга и Дюшана, Каммингс был очарован и вдохновлен. Он начал свои эксперименты с типографикой, в частности низвел заглавное I до прописного. Каммингс всю жизнь был поэтом и художником. Он называл живопись своей twin obsession, хотя в отличие от его поэзии его живописные работы вполне доступны пониманию каждого. Только вот Каммингс отрицал «каждого»:
Tell me, doesn’t your painting interfere with your writing?
Quite the contrary: they love each other dearly.
They’re very different.
Very: one is painting and one is writing.
But your poems are rather hard to understand, whereas your paintings are so easy.
Easy?
Of course — you paint flowers and girls and sunsets; things that everybody understands.
I never met him.
Who?
Everybody.
Did you ever hear of nonrepresentational painting?
I am.
Pardon me?
I am a painter, and painting is nonrepresentational.
Not all painting.
No: housepainting is representational.
And what does a housepainter represent?
Ten dollars an hour.
Когда США в 1917 году вступили в Первую мировую войну, Каммингс отправился добровольцем во Францию в качестве водителя санитарного автомобиля. В письмах домой Каммингс и его приятель, Уильям Слейтер Браун (тоже американец и тоже пацифист), позволяли себе откровенные и резкие высказывания в адрес французских военных инициатив, что привлекло внимание военной цензуры, и они были помещены французами в лагерь для интернированных как «представляющие угрозу для национальной безопасности». Каммингс провел в лагере три месяца и потом описал свой опыт плена в книге «Enormous Room» (1922), которая стала одним из главных прозаических произведений о Первой мировой. Во время своего французского приключения Каммингс побывал в Париже, культурном центре модернизма того времени, и попал с корабля на бал своих культурных героев, творцов нового искусства. Вернее, он попал на балет. Каммингс посмотрел балет Эрика Сати «Parade» с либретто Жана Кокто, костюмами и декорациями Пабло Пикассо. А Гийом Аполлинер написал специально для спектакля манифест «Новый дух», где впервые употребил слово «сюрреализм». Аполлинер еще до экспериментов Каммингса с типографикой опубликовал свои графические стихи «Каллиграммы». А в отечественной традиции нам известны поэтико-визуальные опыты футуристов.
В 1923 году Каммингc составил и отнес издателю свой первый поэтический сборник «Tulips & Chimneys». Однако издатель оставил лишь 66 из 152 стихотворений и настоял на том, чтобы убрать из названия символ &. В итоге вышел сборник «Tulips and Chimneys», в который не вошло и стихотворение «[little tree]». Однако Каммингс опубликовал изгнанников позднее в сборнике под названием «&».
Нельзя не упомянуть, что в 1931 году Каммингс посетил Советский Союз. Поездка, длившаяся пять недель, повергла поэта в полное разочарование советским строем, который тогда идеализировали многие левые интеллектуалы Америки и Европы. По следам поездки Каммингс написал травелог «EIMI» (1933). Это толстая книжка экспериментальной и трудно читаемой прозы со всеми фирменными чертами поэтической стилистики Каммингса, которые дополняют транслитерированные фразы на русском, а также французские и немецкие фразы. Поэт сравнивает себя с Данте, путешествующим по Аду, своего старого гарвардского приятеля, показывающего ему Москву, называет Виргилием и использует такие слова, как unworld, nonman, unfemale, для описания мира, в который он попал. Здесь нет и намека на последовательный нарратив — вместо него мы встречаемся с коллажем: с фрагментами разговоров, впечатлений, умозаключений. Нынешняя Россия ждет своего Каммингса, а мы тем временем отвернем наши взоры от тьмы и обратим их к свету — к нашему стихотворению «[little tree]».
Это несомненный оммаж Уильяму Блейку и его «Songs of Innocence and Experience»: Каммингс поместил его в раздел «Chansons Innocentes» (невинные песни) в первоначальной версии «Tulips & Chimneys». Оно действительно очень простое и лексически, и содержательно и наивное по тону. Из визуально-стилистических приемов Каммингса только один резко бросается в глаза — двойной пробел в двух местах и оба раза после глаголов зрительного восприятия look и see. И в обоих случаях эти пробелы как раз и задерживают наш взгляд, легко скользящий по строкам, задерживают на самом перформативном акте высказывания, обращенном к деревцу: посмотри. Мы знаем, что Блейк помещал в форму детской песенки с ее наивным тоном глубокие мистические откровения. Каммингс этого не делает. Что же делает это стихотворение?
Сразу видно, что это стихотворение — разговор, беседа ребенка с рождественской елочкой, утешающая беседа. И эта беседа — прямое обращение к деревцу. При интонационном сходстве с русской детской песенкой «В лесу родилась елочка» и при общем настроении нежности по отношению к деревцу можно заметить, что в русской песенке рассказ о елочке ведется от третьего лица. Известно, что современная детская песенка родилась в 1905 году из стихотворения детской писательницы Раисы Адамовны Кудашевой. Журнал «Малютка» с этим стихотворением купил в тот год биолог Леонид Карлович Бекман и для своей дочки положил его фрагмент на музыку, а потом песенка разошлась и стала народной. В оригинальном тексте перед известным нам песенным фрагментом есть экспозиция: детский праздник, красавица-ель в убранстве, и «Поиграть позабавиться / Собрались дети тут / И теб, ель-красавица, / Свою песню поют». И тем не менее дети не обращаются к елочке в первом лице, а поют свою песню в третьем, словно рассказывая себе, как это елочка здесь очутилась: «и вот она нарядная на праздник к нам пришла». У Каммингса ребенок ведет разговор с молчаливой елочкой. Это похоже на то, как если бы после того, как мужичок срубил елочку, и до того, как поющие сообщают о ненапрасности жертвы елочки («и много-много радости детишкам принесла»), ребенок (а не некий поющий детский коллектив) вступил бы в непосредственный живой контакт с елочкой и с теми чувствами, которые вызвала в нем ее история. Вот жила она себе не тужила в своем доме в лесу под заботой метели и мороза, и вдруг ее взяли и срубили под самый корешок. Этот выпавший момент эмоциональной переработки истории мы находим у Каммингса, который, конечно, понятия не имел о русской детской песенке.
Вообще говоря, срубленное деревце — это загубленное деревце, это мертвое деревце, которое вырвали из уюта его зимнего существования («метель ей пела песенку», «мороз снежком укутывал»). Ребенок Каммингса видит эту хрупкость существования: you are more like a flower, а молчание елочки и односторонность разговора наводят на мысль о попытках оживить уже неживое. Иными словами, если вчитываться в стихотворение, то сквозь наивный тон может проступить жуткое (конечно, такое чтение только для взрослых). Нужно еще иметь в виду, что в сборнике Каммингса за этим стихотворением идет другое, в котором ребенок разговаривает с умершим котенком, не понимая, что тот мертв, не будучи в состоянии вместить в себя смерть. В стихотворении о елочке ребенок предлагает заменить ей мать — обнять и поцеловать ее, утешить и успокоить. А вот дальше идет очень любопытный фрагмент, где ребенок — снова через остановку двойного пробела — приглашает елочку полюбоваться мишурой и игрушками, ждавшими целый год в темноте возможности заблистать, предлагает убрать ими елочку всю целиком, так чтобы there won’t be a single place dark or unhappy на ее теле. А потом ребенок говорит елочке, что он выставит ее — нарядную теперь красавицу (не хрупкий цветочек) — на всеобщее обозрение в окне и она будет гордится собой под всеобщими взглядами. Здесь ребенок Каммингса сходится с ребенком русской песенки. Елочка становится объектом и средством для его радости, для радости прохожих, объектом чужого взгляда. Она утрачивает обретенную ей было субъектность и должна найти свое утешение в этом объектном «служении» — в насыщении других визуальным, в первую очередь, наслаждением. И тогда новый смысл обретают два двойных пробела перед see and look. Я не предлагаю читать это стихотворение с детьми таким образом. Однако можно было бы сочинить этому стихотворению альтернативную концовку или просто поговорить о елочке, как о живом существе. Сам же Каммингс очень любил это свое раннее стихотворение, считал его светлым и продолжал отправлять его родным на Рождество годы спустя.
[LITTLE TREE]
little tree
little silent Christmas tree
you are so little
you are more like a flower
who found you in the green forest
and were you very sorry to come away?
see i will comfort you
because you smell so sweetly
i will kiss your cool bark
and hug you safe and tight
just as your mother would,
only don’t be afraid
look the spangles
that sleep all the year in a dark box
dreaming of being taken out and allowed to shine,
the balls the chains red and gold the fluffy threads,
put up your little arms
and i’ll give them all to you to hold
every finger shall have its ring
and there won’t be a single place dark or unhappy
then when you’re quite dressed
you’ll stand in the window for everyone to see
and how they’ll stare!
oh but you’ll be very proud
and my little sister and i will take hands
and looking up at our beautiful tree
we’ll dance and sing
«Noel Noel»
Преподаватель английского языка
Понравился урок? Поделитесь записью в любимой социальной сети
Другие материалы сайта