Рождественские растения. Омела
Наш постоянный автор Ольга ВЫШЕГОРОДЦЕВА продолжает рассказывать о рождественских растениях Великобритании и США. Теперь речь пойдет об омеле.
Еще одно рождественское и новогоднее растение, украшающее дома Великобритании и США, — mistletoe, вечнозеленая омела, растение-паразит, родственница сандалового дерева. Ветвь или шарообразный венок из омелы вешали над дверью одной из комнат в доме, там, где мужчины и женщины могли столкнуться с друг другом и поцеловаться. Сейчас влюбленные предпочитают носить веточку омелы с собой и целоваться под ней где и когда захочется, держа ее на вытянутой руке над головой и одновременно делая селфи. Откуда повелась традиция целоваться под венком омелы, доподлинно неизвестно, но первые упоминания о ней в художественной литературе появились в начале XIX века у Чарльза Диккенса, который, как известно, изобрел жанр святочного рассказа, и у Вашингтона Ирвинга, который заново изобрел Рождество в Америке.
Празднование Рождества попадало под запрет как в Старой, так и в Новой Англии. Боролись с любимым народным праздником пуритане, которым в нем чудился вероотступнический дух католичества, переодевшего языческую традицию в христианский наряд. И в самом деле, на Рождество дома и даже, о Боже, церкви украшают вечнозелеными растениями — языческими оберегами, почитавшимися еще друидами. Или взять рождественские песни (carols) и пляски, шутовские представления бродячих комедиантов, хмельные рождественские пирушки с особым рождественским элем и традиционными кушаньями — turkey, mince pie и plum porridge. Этот дух общего веселья, весь этот шум, гам и нарушение общественного спокойствия были отвратительны аскетическим пуританам, и мы можем вспомнить диккенсовского Эбенезера Скруджа, скрягу, зануду и пуританина-трудоголика, еще не трансформированного встречами с тремя призраками Рождества, с его коронным восклицанием «Bah, humbug» в адрес Рождества:
«A Merry Christmas, uncle! God save you!» cried a cheerful voice. It was the voice of Scrooge’s nephew, who came upon him so quickly that this was the first intimation he had of his approach. «Bah!» said Scrooge, «Humbug!» […] «Christmas a humbug, uncle!» said Scrooge’s nephew. «You don’t mean that, I am sure.» «I do,» said Scrooge. «Merry Christmas! what right have you to be merry? what reason have you to be merry? You're poor enough.»
В 1647 году пуританский Парламент Кромвеля запретил празднование Рождества, однако правительство Кромвеля пало, и в 1660 году запрет был снят. Пуритане американских колоний Плимута и Коннектикута не одобряли рождественского веселья, называли его Foolstide вместо Yuletide и сделали 25 декабря рабочим днем, но только штат Массачусетс дошел до того, чтобы в 1659 году законодательно отменить рождественские празднества. Был даже назначен штраф в пять шиллингов для нарушителей закона.
Законодательный запрет перестал действовать в 1681 году, но Рождество по-прежнему оставалось не в чести, в нем теперь колонистам мерещилась еще и королевская рука метрополии. Два современных столпа Рождества — церковь и бизнес — в тот момент присоединились к бойкоту праздника: никаких рождественских служб и обычное функционирование торговли и производства 25 декабря. Только в конце XVIII — начале XIX века началось в США оттаивание замороженного рождественского духа и постепенное возвращение празднований.
Однако за пару веков забвения рождественских традиций американцы разучились праздновать Рождество. И вот американский журналист и писатель шотландского происхождения Вашингтон Ирвинг (Washington Irving, 1783−1859) едет в 1815 году в Англию, ходит по гостям на Рождество, подмечает, как празднуют его аристократы и простой люд; иными словами, внимательно и кропотливо собирает приметы и традиции праздника. В 1819—1820 годах в Америке выходит сборник рассказов «The Sketchbook of Geoffrey Crayon, Gent.», в котором помимо хорошо известных нам «Sleepy Hollow» и «Rip Van Winkle» были опубликованы его рождественские скетчи. В них Ирвинг рассказывает и про рождественскую службу, и про the Yule Log, и про рождественскую трапезу, и про танцы и игры. В его описании Рождество — теплый и уютный семейный праздник. Такой же образ Рождества нарисует и Диккенс почти через двадцать лет в своей повести «A Christmas Carol» (1843), и с тех пор он прочно войдет в общественное воображение.
Вот что пишет Вашингтон Ирвинг в примечаниях к рождественским скетчам об омеле:
The mistletoe is still hung up in farm-houses and kitchens at Christmas; and the young men have the privilege of kissing the girls under it, plucking each time a berry from the bush. When the berries are all plucked, the privilege ceases.
У омелы белые ягоды, наполненные клейкой жидкостью. Именно благодаря ей птицы переносят семена растения на стволы деревьев, а не рассеивают их по земле, ведь омеле необходимо прикрепиться повыше к дереву-донору. Обычай, описанный Ирвингом, на первый взгляд романтичен: одна ягодка — один поцелуй. Но только вот ягоды омелы токсичны, так что вместо шествия к церковному алтарю, которое пророчит целование под омелой, будущему жениху может быть уготована совсем иная участь.
Ирвинг пишет о том, что приходской священник отчитывает церковного сторожа за то, что тот помимо прочих вечнозеленых растений развесил по церкви веточки омелы, которую в своих таинствах использовали друиды и которую отцы церкви признали непригодной для украшения церквей. Бедному сторожу приходится удалить чуть ли не большую часть зеленого убранства церкви.
Римский историк и ученый Плиний Старший подробно описал верования и церемонии друидов, касавшиеся омелы. Они почитали омелу, которая росла именно на дубе, главном священном дереве друидов. Ее нельзя было срезать металлическими орудиями и нельзя было допускать, чтобы она касалась земли. Друид в белом одеянии взбирался на дуб, срезал омелу золотым серпом и бросал вниз, где ее ловили в белое полотнище другие друиды. Омела считалась панацеей и носила название, которое встречается до сих пор, — All Heal. Но главными ее лечебными свойствами считалась способность исцелять бесплодие и любые отравления, а также предотвращать приступы эпилепсии, поэтому страдающие этим заболеванием пили отвар омелы и носили на шее ее веточки в качестве оберегов.
Вероятно, омела вызывала у друидов священный трепет своей способностью оставаться зеленой, когда сам дуб, при всей его мощи и силе, стоял без листьев и казался мертвым. Омела была словно живой душой дуба, внутри которой билось его сердце. Именно поэтому Джеймс Фрейзер полагал, что она и была той самой «Золотой ветвью», позволившей Энею войти в царство мертвых в поэме Вергилия.
Традиция целоваться под омелой, по-видимому, восходит к народному поверью, что омела лечит бесплодие. Возможно, это поверье связано с тем, что сок ягод растения напоминает по цвету и консистенции семенную жидкость. Что же до эпилепсии, то омела, способная жить на высоте и не падать наземь, должна обладать особым свойством, уберегающим эпилептика от падения. В обоих случаях вера в целительную силу основана на симпатической магии: подобное лечится подобным.
С омелой связан красивый германо-скандинавский миф о боге Бальдре, сыне Одина и Фригг и боге света и весны, которого злокозненный Локи губит с помощью стрелы из омелы, но, по одной из версий, Бальдр оживает, омытый слезами матери и жены. Впрочем, этот миф об умирающем и воскресающем боге больше подходит Пасхе, нежели Рождеству.
Праздники прошли, венки омелы сняты, но мы можем проникнуться духом традиции, почитав очень красивое и нежное стихотворение английского поэта ХХ века Уолтера Де Ла Мара (Walter De La Mare, 1873−1956)
MISTLETOE:
Sitting under the mistletoe
(Pale-green, fairy mistletoe)
One last candle burning low,
All the sleepy dancers gone,
Just one candle burning on,
Shadows lurking everywhere:
Some one came, and kissed me there.
Tired I was; my head would go
Nodding under the mistletoe
(Pale-green, fairy mistletoe),
No footsteps came, no voice, but only,
Just as I sat there, sleepy, lonely,
Stooped in the still and shadowy air
Lips unseen—and kissed me there.
Празднование Рождества попадало под запрет как в Старой, так и в Новой Англии. Боролись с любимым народным праздником пуритане, которым в нем чудился вероотступнический дух католичества, переодевшего языческую традицию в христианский наряд. И в самом деле, на Рождество дома и даже, о Боже, церкви украшают вечнозелеными растениями — языческими оберегами, почитавшимися еще друидами. Или взять рождественские песни (carols) и пляски, шутовские представления бродячих комедиантов, хмельные рождественские пирушки с особым рождественским элем и традиционными кушаньями — turkey, mince pie и plum porridge. Этот дух общего веселья, весь этот шум, гам и нарушение общественного спокойствия были отвратительны аскетическим пуританам, и мы можем вспомнить диккенсовского Эбенезера Скруджа, скрягу, зануду и пуританина-трудоголика, еще не трансформированного встречами с тремя призраками Рождества, с его коронным восклицанием «Bah, humbug» в адрес Рождества:
«A Merry Christmas, uncle! God save you!» cried a cheerful voice. It was the voice of Scrooge’s nephew, who came upon him so quickly that this was the first intimation he had of his approach. «Bah!» said Scrooge, «Humbug!» […] «Christmas a humbug, uncle!» said Scrooge’s nephew. «You don’t mean that, I am sure.» «I do,» said Scrooge. «Merry Christmas! what right have you to be merry? what reason have you to be merry? You're poor enough.»
В 1647 году пуританский Парламент Кромвеля запретил празднование Рождества, однако правительство Кромвеля пало, и в 1660 году запрет был снят. Пуритане американских колоний Плимута и Коннектикута не одобряли рождественского веселья, называли его Foolstide вместо Yuletide и сделали 25 декабря рабочим днем, но только штат Массачусетс дошел до того, чтобы в 1659 году законодательно отменить рождественские празднества. Был даже назначен штраф в пять шиллингов для нарушителей закона.
Законодательный запрет перестал действовать в 1681 году, но Рождество по-прежнему оставалось не в чести, в нем теперь колонистам мерещилась еще и королевская рука метрополии. Два современных столпа Рождества — церковь и бизнес — в тот момент присоединились к бойкоту праздника: никаких рождественских служб и обычное функционирование торговли и производства 25 декабря. Только в конце XVIII — начале XIX века началось в США оттаивание замороженного рождественского духа и постепенное возвращение празднований.
Однако за пару веков забвения рождественских традиций американцы разучились праздновать Рождество. И вот американский журналист и писатель шотландского происхождения Вашингтон Ирвинг (Washington Irving, 1783−1859) едет в 1815 году в Англию, ходит по гостям на Рождество, подмечает, как празднуют его аристократы и простой люд; иными словами, внимательно и кропотливо собирает приметы и традиции праздника. В 1819—1820 годах в Америке выходит сборник рассказов «The Sketchbook of Geoffrey Crayon, Gent.», в котором помимо хорошо известных нам «Sleepy Hollow» и «Rip Van Winkle» были опубликованы его рождественские скетчи. В них Ирвинг рассказывает и про рождественскую службу, и про the Yule Log, и про рождественскую трапезу, и про танцы и игры. В его описании Рождество — теплый и уютный семейный праздник. Такой же образ Рождества нарисует и Диккенс почти через двадцать лет в своей повести «A Christmas Carol» (1843), и с тех пор он прочно войдет в общественное воображение.
Вот что пишет Вашингтон Ирвинг в примечаниях к рождественским скетчам об омеле:
The mistletoe is still hung up in farm-houses and kitchens at Christmas; and the young men have the privilege of kissing the girls under it, plucking each time a berry from the bush. When the berries are all plucked, the privilege ceases.
У омелы белые ягоды, наполненные клейкой жидкостью. Именно благодаря ей птицы переносят семена растения на стволы деревьев, а не рассеивают их по земле, ведь омеле необходимо прикрепиться повыше к дереву-донору. Обычай, описанный Ирвингом, на первый взгляд романтичен: одна ягодка — один поцелуй. Но только вот ягоды омелы токсичны, так что вместо шествия к церковному алтарю, которое пророчит целование под омелой, будущему жениху может быть уготована совсем иная участь.
Ирвинг пишет о том, что приходской священник отчитывает церковного сторожа за то, что тот помимо прочих вечнозеленых растений развесил по церкви веточки омелы, которую в своих таинствах использовали друиды и которую отцы церкви признали непригодной для украшения церквей. Бедному сторожу приходится удалить чуть ли не большую часть зеленого убранства церкви.
Римский историк и ученый Плиний Старший подробно описал верования и церемонии друидов, касавшиеся омелы. Они почитали омелу, которая росла именно на дубе, главном священном дереве друидов. Ее нельзя было срезать металлическими орудиями и нельзя было допускать, чтобы она касалась земли. Друид в белом одеянии взбирался на дуб, срезал омелу золотым серпом и бросал вниз, где ее ловили в белое полотнище другие друиды. Омела считалась панацеей и носила название, которое встречается до сих пор, — All Heal. Но главными ее лечебными свойствами считалась способность исцелять бесплодие и любые отравления, а также предотвращать приступы эпилепсии, поэтому страдающие этим заболеванием пили отвар омелы и носили на шее ее веточки в качестве оберегов.
Вероятно, омела вызывала у друидов священный трепет своей способностью оставаться зеленой, когда сам дуб, при всей его мощи и силе, стоял без листьев и казался мертвым. Омела была словно живой душой дуба, внутри которой билось его сердце. Именно поэтому Джеймс Фрейзер полагал, что она и была той самой «Золотой ветвью», позволившей Энею войти в царство мертвых в поэме Вергилия.
Традиция целоваться под омелой, по-видимому, восходит к народному поверью, что омела лечит бесплодие. Возможно, это поверье связано с тем, что сок ягод растения напоминает по цвету и консистенции семенную жидкость. Что же до эпилепсии, то омела, способная жить на высоте и не падать наземь, должна обладать особым свойством, уберегающим эпилептика от падения. В обоих случаях вера в целительную силу основана на симпатической магии: подобное лечится подобным.
С омелой связан красивый германо-скандинавский миф о боге Бальдре, сыне Одина и Фригг и боге света и весны, которого злокозненный Локи губит с помощью стрелы из омелы, но, по одной из версий, Бальдр оживает, омытый слезами матери и жены. Впрочем, этот миф об умирающем и воскресающем боге больше подходит Пасхе, нежели Рождеству.
Праздники прошли, венки омелы сняты, но мы можем проникнуться духом традиции, почитав очень красивое и нежное стихотворение английского поэта ХХ века Уолтера Де Ла Мара (Walter De La Mare, 1873−1956)
MISTLETOE:
Sitting under the mistletoe
(Pale-green, fairy mistletoe)
One last candle burning low,
All the sleepy dancers gone,
Just one candle burning on,
Shadows lurking everywhere:
Some one came, and kissed me there.
Tired I was; my head would go
Nodding under the mistletoe
(Pale-green, fairy mistletoe),
No footsteps came, no voice, but only,
Just as I sat there, sleepy, lonely,
Stooped in the still and shadowy air
Lips unseen—and kissed me there.
Преподаватель английского языка
Понравился урок? Поделитесь записью в любимой социальной сети
Другие материалы сайта