Всем, интересующимся английской культурой XIX века, будет интересно узнать о гастрономических пристрастиях людей с достатком. Провести параллель с обычаями русских помещиков тоже будет любопытно.
Принц китов, или Prince of Whales, — именно таким насмешливым прозвищем наделили Принца Уэльского — заменял короля в эпоху Регентства с 1811 по 1820 год, поскольку его отец Георг III был признан недееспособным по причине психического заболевания. С 1820 до своей смерти в 1830 году он правил уже как король Георг IV и вошел в историю как один из самых непопулярных монархов Британии.
В ранней молодости принц считался первым джентльменом Европы и «зерцалом вкуса». Он собрал прекрасную художественную коллекцию, по его инициативе возникли прославленная Национальная галерея и чудовищный по безвкусице Павильон в Брайтоне.
Он покровительствовал архитекторам, художникам и писателям, почитал Шеридана, Джейн Остин и особенно Вальтера Скотта и, как только оказался на троне, первым делом наградил своего любимца титулом баронета, поэтому мы называем теперь великого автора исторических романов сэром Вальтером Скоттом. Повод для награды был нешуточный: Скотт организовал поиск части сокровищ британской короны и нашел их в Эдинбургском замке.
Несмотря на многие благодеяния, Георг IV приобрел репутацию черствого эгоиста, чарующего любезными манерами, но, по сути, неблагодарного и бессердечного.
Но что общего у Георга с китами? Ответить легко: неимоверная толщина. В конце жизни король весил 130 килограммов и подняться с кровати был не в силах. Любопытно познакомиться с его гастрономическими пристрастиями именно в наши дни, когда каждому грамотному человеку известны принципы сбалансированного питания. Читать следует с осторожностью, так как само перечисление поглощаемых блюд может вызвать ощущение тяжести в желудке.
Утром принцу приносили в постель стакан молока, вполне полезный продукт. Встав с постели и собираясь на утреннюю охоту, он подкреплялся яичницей с беконом, рыбным блюдом из пикши и бутербродами с курицей и просто хлебом с маслом. Проводя на свежем воздухе часок-другой, принц нагуливал аппетит и удовлетворял его горячим черепаховым супом. Но аппетит послушно прорезывался к половине третьего, и тогда принц приступал к обеду. Он лакомился яйцами-пашот (опять яйца!), птифурами, булочками самых разных видов, поливаемыми имбирным вареньем, а также горячими и холодными пирожками, пирожными и особым сортом песочного печенья, к которому испытывал нежное пристрастие. В огромном обеденном зале в это время играл оркестр, исполняя мелодии, соответствующие каждой перемене блюд. Считалось, что музыка способствует пищеварению.
В половине девятого подавался ужин, состоящий из двенадцати блюд, каждое из которых принц считал своим долгом отведать. Вкусы его были весьма разнообразны, и он умел получать удовольствие и от густой шотландской похлебки, и от ирландского мясного рагу, и от сливового пудинга, и от икры (черной, разумеется), и от птичьих яиц (обычно это были яйца бекасов и овсянки). Однажды он высказал недовольство по поводу вареной ветчины с фасолью, поскольку — он объяснил поспешно — он предпочел бы ветчине бекон. За несколько минут он уничтожал дюжины устриц, заедая их хлебом с маслом, и переходил к главному рыбному блюду — это мог быть морской язык или палтус, плавающий в шабли, украшенный креветками или опять же устрицами. Но главным блюдом могла также быть заливная курица, или индейка, или какая-нибудь дичь в густом соусе — чем гуще, тем лучше. Никакая еда не казалась ему слишком жирной, отнюдь. Он любил фазанов с трюфелями в масличном соусе. Ему также нравились куропатки с гусиным паштетом, а к ним устрицы и трюфели, грибы, креветки и помидоры. Обожаемые им крокеты подавались с самой неожиданной начинкой. Ему никогда не надоедали бекасы, фаршированные мясным фаршем и гусиным паштетом (не или-или, а фарш, смешанный с паштетом). Бекасы покрывались трюфелями и поливались соусом из мадеры. После такого обильного ужина гостям предлагалось слегка перекусить непосредственно перед отходом ко сну. Принц настоятельно советовал им собственное изобретение для этого времени суток — устрицы на гриле. У себя на ночном столике он держал холодную курицу на тот случай, если ночью пробудится аппетит.
Болезни от излишеств появились рано, уже в двадцать один год, с годами здоровье портилось, боли приходилось притуплять все увеличивающимися дозами опиума. Был ли принц только обжорой или пьяницей тоже? Да, и жутким пьяницей.
Кончина короля была мучительной, а при вскрытии в его полусгнившем теле обнаружилось столько смердящих язв и опухолей, что даже доктора, видавшие виды, на какое-то время потеряли дар речи. Организаторы его похорон — undertakers — были настолько пьяны, что едва держались на ногах. Даже после смерти принц сумел подать дурной пример.
По ассоциации вспоминаются гоголевские обжоры:
«Когда вошел Павел Иванович в отведенную комнату для спанья и, ложась в постель, пощупал животик свой: „Барабан! — сказал, — никакой городничий не взойдет!“ Надобно же было такому стеченью обстоятельств: за стеной был кабинет хозяина. Стена была тонкая, и слышалось все, что там ни говорилось. Хозяин заказывал повару, под видом раннего завтрака, на завтрашний день, решительный обед. И как заказывал! У мертвого родился бы аппетит. И губами подсасывал, и причмокивал. Раздавалось только: „Да поджарь, да дай взопреть хорошенько!“ А повар приговаривал тоненькой фистулой: „Слушаю-с. Можно-с. Можно-с и такой“.
— Да кулебяку сделай на четыре угла. В один угол положи ты мне щеки осетра да вязигу, в другой запусти гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов, да еще чего знаешь там этакого…
— Слушаю-с. Можно будет и так.
— Да чтобы с одного боку она, понимаешь, — зарумянилась бы, а с другого пусти ее полегче. Да исподку-то, исподку-то, понимаешь, пропеки ее так, чтобы рассыпалась, чтобы всю ее проняло, знаешь, соком, чтобы и не услышал ее во рту — как снег бы растаяла.
„Черт побери! — думал Чичиков, ворочаясь.— Просто не даст спать!“
— Да сделай ты мне свиной сычуг. Положи в середку кусочек льду, чтобы он взбухнул хорошенько. Да чтобы к осетру обкладка, гарнир-то, гарнир-то чтобы был побогаче! Обложи его раками, да поджаренной маленькой рыбкой, да проложи фаршецом из снеточков, да подбавь мелкой сечки, хренку, да груздочков, да репушки, да морковки, да бобков, да нет ли еще там какого коренья? <…>
— Пропал совершенно сон! — сказал Чичиков, переворачиваясь на другую сторону, закутал голову в подушки и закрыл себя всего одеялом, чтобы не слышать ничего. Но сквозь одеяло слышалось беспрестанно: „Да поджарь, да подпеки, да дай взопреть хорошенько“. Заснул он уже на каком-то индюке».
Принц китов, или Prince of Whales, — именно таким насмешливым прозвищем наделили Принца Уэльского — заменял короля в эпоху Регентства с 1811 по 1820 год, поскольку его отец Георг III был признан недееспособным по причине психического заболевания. С 1820 до своей смерти в 1830 году он правил уже как король Георг IV и вошел в историю как один из самых непопулярных монархов Британии.
В ранней молодости принц считался первым джентльменом Европы и «зерцалом вкуса». Он собрал прекрасную художественную коллекцию, по его инициативе возникли прославленная Национальная галерея и чудовищный по безвкусице Павильон в Брайтоне.
Он покровительствовал архитекторам, художникам и писателям, почитал Шеридана, Джейн Остин и особенно Вальтера Скотта и, как только оказался на троне, первым делом наградил своего любимца титулом баронета, поэтому мы называем теперь великого автора исторических романов сэром Вальтером Скоттом. Повод для награды был нешуточный: Скотт организовал поиск части сокровищ британской короны и нашел их в Эдинбургском замке.
Несмотря на многие благодеяния, Георг IV приобрел репутацию черствого эгоиста, чарующего любезными манерами, но, по сути, неблагодарного и бессердечного.
Но что общего у Георга с китами? Ответить легко: неимоверная толщина. В конце жизни король весил 130 килограммов и подняться с кровати был не в силах. Любопытно познакомиться с его гастрономическими пристрастиями именно в наши дни, когда каждому грамотному человеку известны принципы сбалансированного питания. Читать следует с осторожностью, так как само перечисление поглощаемых блюд может вызвать ощущение тяжести в желудке.
Утром принцу приносили в постель стакан молока, вполне полезный продукт. Встав с постели и собираясь на утреннюю охоту, он подкреплялся яичницей с беконом, рыбным блюдом из пикши и бутербродами с курицей и просто хлебом с маслом. Проводя на свежем воздухе часок-другой, принц нагуливал аппетит и удовлетворял его горячим черепаховым супом. Но аппетит послушно прорезывался к половине третьего, и тогда принц приступал к обеду. Он лакомился яйцами-пашот (опять яйца!), птифурами, булочками самых разных видов, поливаемыми имбирным вареньем, а также горячими и холодными пирожками, пирожными и особым сортом песочного печенья, к которому испытывал нежное пристрастие. В огромном обеденном зале в это время играл оркестр, исполняя мелодии, соответствующие каждой перемене блюд. Считалось, что музыка способствует пищеварению.
В половине девятого подавался ужин, состоящий из двенадцати блюд, каждое из которых принц считал своим долгом отведать. Вкусы его были весьма разнообразны, и он умел получать удовольствие и от густой шотландской похлебки, и от ирландского мясного рагу, и от сливового пудинга, и от икры (черной, разумеется), и от птичьих яиц (обычно это были яйца бекасов и овсянки). Однажды он высказал недовольство по поводу вареной ветчины с фасолью, поскольку — он объяснил поспешно — он предпочел бы ветчине бекон. За несколько минут он уничтожал дюжины устриц, заедая их хлебом с маслом, и переходил к главному рыбному блюду — это мог быть морской язык или палтус, плавающий в шабли, украшенный креветками или опять же устрицами. Но главным блюдом могла также быть заливная курица, или индейка, или какая-нибудь дичь в густом соусе — чем гуще, тем лучше. Никакая еда не казалась ему слишком жирной, отнюдь. Он любил фазанов с трюфелями в масличном соусе. Ему также нравились куропатки с гусиным паштетом, а к ним устрицы и трюфели, грибы, креветки и помидоры. Обожаемые им крокеты подавались с самой неожиданной начинкой. Ему никогда не надоедали бекасы, фаршированные мясным фаршем и гусиным паштетом (не или-или, а фарш, смешанный с паштетом). Бекасы покрывались трюфелями и поливались соусом из мадеры. После такого обильного ужина гостям предлагалось слегка перекусить непосредственно перед отходом ко сну. Принц настоятельно советовал им собственное изобретение для этого времени суток — устрицы на гриле. У себя на ночном столике он держал холодную курицу на тот случай, если ночью пробудится аппетит.
Болезни от излишеств появились рано, уже в двадцать один год, с годами здоровье портилось, боли приходилось притуплять все увеличивающимися дозами опиума. Был ли принц только обжорой или пьяницей тоже? Да, и жутким пьяницей.
Кончина короля была мучительной, а при вскрытии в его полусгнившем теле обнаружилось столько смердящих язв и опухолей, что даже доктора, видавшие виды, на какое-то время потеряли дар речи. Организаторы его похорон — undertakers — были настолько пьяны, что едва держались на ногах. Даже после смерти принц сумел подать дурной пример.
По ассоциации вспоминаются гоголевские обжоры:
«Когда вошел Павел Иванович в отведенную комнату для спанья и, ложась в постель, пощупал животик свой: „Барабан! — сказал, — никакой городничий не взойдет!“ Надобно же было такому стеченью обстоятельств: за стеной был кабинет хозяина. Стена была тонкая, и слышалось все, что там ни говорилось. Хозяин заказывал повару, под видом раннего завтрака, на завтрашний день, решительный обед. И как заказывал! У мертвого родился бы аппетит. И губами подсасывал, и причмокивал. Раздавалось только: „Да поджарь, да дай взопреть хорошенько!“ А повар приговаривал тоненькой фистулой: „Слушаю-с. Можно-с. Можно-с и такой“.
— Да кулебяку сделай на четыре угла. В один угол положи ты мне щеки осетра да вязигу, в другой запусти гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов, да еще чего знаешь там этакого…
— Слушаю-с. Можно будет и так.
— Да чтобы с одного боку она, понимаешь, — зарумянилась бы, а с другого пусти ее полегче. Да исподку-то, исподку-то, понимаешь, пропеки ее так, чтобы рассыпалась, чтобы всю ее проняло, знаешь, соком, чтобы и не услышал ее во рту — как снег бы растаяла.
„Черт побери! — думал Чичиков, ворочаясь.— Просто не даст спать!“
— Да сделай ты мне свиной сычуг. Положи в середку кусочек льду, чтобы он взбухнул хорошенько. Да чтобы к осетру обкладка, гарнир-то, гарнир-то чтобы был побогаче! Обложи его раками, да поджаренной маленькой рыбкой, да проложи фаршецом из снеточков, да подбавь мелкой сечки, хренку, да груздочков, да репушки, да морковки, да бобков, да нет ли еще там какого коренья? <…>
— Пропал совершенно сон! — сказал Чичиков, переворачиваясь на другую сторону, закутал голову в подушки и закрыл себя всего одеялом, чтобы не слышать ничего. Но сквозь одеяло слышалось беспрестанно: „Да поджарь, да подпеки, да дай взопреть хорошенько“. Заснул он уже на каком-то индюке».
Преподаватель английского языка
Понравился урок? Поделитесь записью в любимой социальной сети
Другие материалы сайта